Чем наполнить пустоту. О том, как рождается музыка в эпоху постмодернизма
Опубликовано: 05 апреля 2024В конце прошлого года в легендарном Рахманиновском зале Московской государственной консерватории имени Чайковского состоялось событие, возглавившее на конец 2023 года российский композиторский рейтинг, – мировая премьера сочинения уфимского автора Азамата Хасаншина. Его «Missa concertata» («Концертная месса») для скрипки, альта и оркестра вошла в программу цикла «Музыкальные параллели» легендарного музыкального коллектива – Камерного оркестра Московской консерватории под управлением одного из самых востребованных российских дирижеров – Феликса Коробова. Почему премьера вызвала такой интерес, какая музыка рождается в эпоху постмодернизма, когда, казалось бы, все шедевры уже созданы, сможет ли искусственный интеллект подменить живого композитора? Об этом корреспондент «РБ» поговорил с заслуженным деятелем искусств РБ Азаматом ХАСАНШИНЫМ.
«Комментарий» к шедевру
– Азамат Данилович, почему, на ваш взгляд, ваше сочинение и в целом проект «Музыкальные параллели» вызывает такой интерес у публики и профессионалов?
– Начну с того, что это проект Феликса Коробова, замечательного музыканта, народного артиста России, главного дирижера ведущего музыкального театра России — театра имени Станиславского и Немировича-Данченко (Москва), руководителя Камерного оркестра Московской консерватории, в котором играет будущая музыкальная элита страны. Мы с Феликсом дружим с начала 1990-х годов, когда вместе учились в Московской консерватории. Обстоятельства начала нашей дружбы были забавными. Он еще не помышлял о дирижировании, был студентом-виолончелистом. Я начал учиться дирижировать раньше него, а он играл в ансамбле, которым я руководил. Позже он несколько раз исполнял премьеры моих ранних сочинений как инструменталист. После окончания консерватории я вернулся в Уфу, он остался в Москве, и мы не виделись почти 30 лет. Встретились, когда Феликса пригласили в Башоперу ставить спектакль «Садко». Наше общение возобновилось, и он рассказал мне о своем проекте «Музыкальные параллели», в котором исполняется музыка разных эпох. Идея, когда в одном концерте играется музыка и XVIII, и XXI веков, меня заинтересовала.
Не секрет, что основной репертуар современных оркестров зациклен на музыке очень узкого промежутка времени, начиная с позднего Гайдна и заканчивая Шостаковичем. Это совсем небольшой, менее двухсот лет, период европейской музыки, однако ее история насчитывает более тысячи лет! Неслучаен послевоенный бум старинной и барочной музыки на Западе — Бах и Гендель собирают в разы больше слушателей, чем классика. Понимание того, что подлинный центр искусства Запада — это не венские классики (Гайдн, Моцарт, Бетховен), а гораздо более ранняя музыка — стало общемировым трендом уже давно. Проект «Музыкальные параллели» немного провокационный: в первом отделении концерта должны были играть безусловный шедевр мировой музыки — Концертную симфонию Моцарта для скрипки и альта с оркестром, а во втором планировалась премьера сочинения современного автора. И когда маэстро Коробов предложил мне его написать, я, с одной стороны, был благодарен, а с другой — почувствовал трепет и неуверенность: создать музыкальный текст, который был бы исполнен в одном концерте с Моцартом, — это большое дерзновение. Я создал сочинение в постмодернистском жанре (как я его называю) «композиторского дубля», когда в качестве модели берется известный шедевр прошлого и к нему пишется авторский «комментарий», своего рода современная вариация на него, некая авторская рефлексия над прошлым. Я не взял ни одной ноты у Моцарта, а записал, скажем, свое понимание того, каким образом его произведение может звучать, когда на слуховое восприятие современности воздействует одновременно не только вся колоссальная масса произведений, созданных за 230 лет, прошедших после его смерти, но и «домоцартовская» музыка. В моем сочинении я использовал четыре цитаты из малоизвестных сочинений Баха (три темы из его духовных кантат и первый номер из «Страстей по Иоанну»), которые, безусловно, Моцарту были совершенно неизвестны (поскольку в его время Бах был напрочь забыт). Большой интерес московской публики и критики, который вызвала эта работа, подтвердил, что сама идея такого «композиторского дубля» очень перспективна и, безусловно, получит развитие.
Эпоха дублей
– Сегодня наверняка очень сложно создать в музыке что-то совсем новое, не повторяя то, что кем-то когда-то уже было создано…
– Мы живем в эпоху постмодерна. Это эпоха, в которой нет оригиналов — вместо этого создаются копии, комментарии, постлюдии, дубли, вариации, рефлексии. В чем-то композиторские технологии нашего времени похожи на методы работы позднего Средневековья. В то время главным жанром была католическая месса, и основным достоинством композитора было не продемонстрировать собственную оригинальность (вообще, культ индивидуализма — это не столь давняя тенденция): композитора оценивали по тому, как он умеет неявно показать свое мастерство. Тенденция к выпячиванию собственного композиторского «я» и сейчас уже проходит. Я считаю, что цель композитора в том, чтобы скрыть свое мастерство за тем посланием, которое ты хочешь действительно донести, а не выпячивать свое знакомство с разными видами техник, не «щеголять» ими.
– То есть услышать какой-то академический шедевр сейчас нам не светит?
– Я считаю, что нет, хотя не претендую на то, что мое мнение — истина в последней инстанции. Сейчас все культурологи говорят, что создание шедевра и оригинала возможно только в молодых национальных культурах — тех, которые только обретают свое высказывание и из фольклора постепенно выходят в область композиторского индивидуального проекта. Яркость шедевра — это всегда вопрос авторского стиля, а если ты работаешь в узкой сфере и говоришь с эпохами, то здесь царит универсализм. Зато ты можешь «общаться» с XVII — XVIII столетиями и еще более ранними временами, можешь дать им возможность высказаться сейчас. И в этом плане мы находимся в несколько привилегированном положении по сравнению с предыдущими эпохами: мы видим все в исторической динамике. Скажем, Бах не знал, что после него будут Гайдн, Бетховен, Шостакович и другие, а Шостакович уже знал и о них, и о самом себе. История музыки, как и история человечества, полна провалов и открытий. Баха забыли на сто с лишним лет, а Вивальди на двести. А сегодня абсолютно все знают его «Времена года». До сих пор тысячи наверняка гениальных произведений пылятся в библиотеках итальянских монастырей, что-то сгорело, что-то изгрызено мышами, но то, что осталось, пока лежит мертвым грузом, и нужны энтузиасты, чтобы все это расшифровать.
На каком языке говорить?
– Почему произведения большинства современных композиторов презентуются на фестивалях современного искусства и больше не звучат?
– У этих фестивалей своя узкая задача: они существуют прежде всего для того, чтобы профессиональные музыканты слушали друг друга. Такая музыка предназначена не для меломанов, она призвана раздвигать существующие границы искусства, обновлять способы существующих звуковых высказываний и предлагать иные. Эти концерты необходимы, в первую очередь, для композиторской молодежи, чтобы она знала, что происходит в музыкальном мире: не надо «изобретать велосипед», надо знать, какие виды велосипедов представлены на рынке, где ты собираешься работать. Когда ты понимаешь, что делают другие, то развиваешься сам, начинаешь слышать чужое, а потом, рано или поздно, отвергаешь его и создаешь свое. Понятно, что билеты на такие фестивали не будут продаваться, и эти события должны полностью поддерживаться государством: искусство, как говорил Ленин, принадлежит народу, но, к сожалению, далеко не всякое искусство... Безусловно, какие-то вещи из разработок авангарда входят в репертуарное искусство — авангард опережает время и должен это делать всегда. Каждое время должно само себя обновлять, нарабатывать некий язык приходящей эпохи, алфавит и тезаурус, иначе ты ничего не сможешь сказать ни настоящему, ни будущему, так и будешь держаться за воспоминания и останешься в прошлом. Мировая ситуация меняется, наша страна изменилась необратимо. И наша культура должна высказываться, ведь ее лексика изменилась навсегда. На каком языке она будет говорить? Мы работаем очень напряженно над тем, чтобы дать ей новый синтаксис, грамматику и фонетику. И наша работа должна быть поддержана государством в виде госзаказа – художники дают форму будущему, создают его позитивный образ, поэтому оно уже сейчас у нас в долгу; мы же сами, наоборот, в долгу перед прошлым — не имеем права его забывать и должны всегда призывать к памяти.
– Какой вы видите судьбу «Missa concertata» после премьеры?
– Надеюсь, она будет благоприятной. Есть предложение исполнить ее в Уфе и еще в нескольких городах. Я бы хотел немного доработать это сочинение, расширить его — ведь как бы ни был развит внутренний слух композитора, пока не услышишь произведение на репетиции, на премьере, это все еще не окончательный вариант. Да и возможен ли он в условиях постмодернизма? Новое творчество будет существовать в «пространстве вариантов», возможно, даже уже исполненные прежде сочинения будут каждый раз на очередном концерте изменяться, появятся новые техники «композиторской импровизации». Я наметил еще два сочинения из мирового академического музыкального наследия, к которым хочу написать свои авторские музыкальные «комментарии» (но какие это произведения – сейчас сказать не могу, это пока секрет). Из-за ситуации в мире у меня сорвалось несколько премьер в Черногории, Франции и Германии. Но в любом случае произведения написаны и ждут исполнения. Я считаю, что если музыка достойная и честно написана, она рано или поздно найдет своего слушателя. 16 мая, даст Бог, Госоркестр Республики Башкортостан исполнит премьеру моей новой симфонии. Всех приглашаю на этот концерт!
– Можно сочинять музыку для души, но мало у кого есть способности к этому, а быть профессиональным композитором – вообще занятие уникальное. Как вы к нему пришли?
– Думаю, во многом благодаря влиянию родителей. Мама всю жизнь проработала в Уфимском училище искусств, она музыковед, у нас весь дом заполнен книгами и пластинками, папа — живой классик башкирской музыки композитор Данил Хасаншин, он до сих пор трудится. Я окончил музыкальную школу, а когда учился в Уфимском училище искусств, попал на занятия композицией к замечательному педагогу — преподавателю института искусств Евгению Николаевичу Земцову, который окончил Московскую консерваторию и по распределению приехал в Уфу. У него была огромная фонотека, ему удавалось доставать откуда-то записи музыки, которая в середине 1980-х, мягко говоря, не рекомендовалась, фактически была под запретом (сочинения Шнитке, Мессиана, Шенберга, Лигети и др.). Мы слушали и анализировали ее у него в классе, закрывшись изнутри. В 1990 году я поступил в Московскую консерваторию. По окончании вернулся в Уфу, проработал 13 лет в училище искусств, вел полифонию и класс композиции. Мне хотелось дирижировать, и я оказался в джазовом оркестре училища, хотя джазом до этого не увлекался, можно сказать, не знал его. Но когда начал изучать, заинтересовался и проникся. А потом меня пригласили в УГИИ для создания кафедры эстрадно-джазового исполнительства. Сейчас я преподаю, дирижирую, пишу музыку в разных жанрах. У меня были различные периоды творчества, в том числе невероятное увлечение западноевропейским авангардом, я десятки раз исполнялся на их международных форумах. Был период национальный, башкирский, я написал несколько произведений для Национального оркестра народных инструментов РБ. А вот сейчас увлекся идеей композиторского комментария.
Опровергнуть самого себя
– Почему, отучившись восемь лет в Москве, выступая еще в студенческие годы на сцене святая святых – в Большом зале Московской консерватории, вы не остались в столице?
– Действительно, Большой зал Московской консерватории – это священное место, где более полутора веков беспрестанно звучит самая лучшая музыка на свете и никогда, даже в самые страшные дни истории нашей страны, концерты не прекращались. Но столичная суета не для меня. Композиторская работа – долгая: художник может нарисовать картину за день, а симфония пишется минимум полтора-два года, для этого нужна тишина и спокойствие. Чтобы передать свое слуховое состояние, нужно очень долго слушать пустоту, а потом наполнить ее и уже эту наполненность передать другим людям. Я считаю, что музыка самое великое из искусств, наиболее связанное с речью и логосом, у музыки есть речевая функция, поэтому она может нести послание из настоящего в будущее. Она может и должна иметь отношение к божественному. Музыка должна быть самой разной. Плохо, когда люди слушают одно и то же и когда музыка для них – это просто приятные звуковые обои. Нельзя все время жевать «жвачку». Благодаря серьезной музыке сокращается разрыв между человеческим и абсолютным. Когда произошла «победа» науки над человеком, когда человечество потеряло свою уверенность в том, что существует некий божественный замысел, оно осиротело и со всеми своими достижениями осталось в пустом, мертвом холодном Космосе…
– Сможет ли искусственный интеллект когда-нибудь подменить живого композитора?
– Во-первых, о возможностях искусственного интеллекта пока мало что известно. Да, он рисует картины, пишет музыку, но, я думаю, что еще очень долго то, что он будет создавать, будет на уровне фона. Во-вторых, здесь опять же встает вопрос прорыва. Такой гений, как Моцарт, рождается на фундаменте из высочайшей аристократической и религиозной культуры Европы, а она стоит на фундаменте культуры барокко, когда в семьях даже самых бедных аристократов были учителя музыки и танцев. Если человек не играл на лютне и не танцевал, двери в приличное общество для него были закрыты. Когда общий уровень культуры высок, тогда и возможны прорывы, тогда и появляется Моцарт. Человеческий талант имеет удивительное свойство как продолжать то, что было до него, улучшать и доводить это до высшего уровня, так и самого себя опровергнуть. Он бесконечен, неограничен! Сможет ли искусственный интеллект себя опровергнуть, создать из самого себя собственное противоречие? Уверен, что этого никогда не произойдет — иначе он поймет собственную ограниченность и просто схлопнется.
